В скалах Норвегии

«Я приму на кортик первого, а ты принимай второго», — сказал командир и прижался к стене рядом со мной. Когда скрипнула дверь и в нее вошел высокий рыжий немец, держа перед собой ружье, командир нагнулся, широко расставил ноги и, схватившись рукой за вбитую в стену железную скобу для упора, принял его на свой кортик...

Эрик Христиансен замолчал и глубоко затянулся махоркой из маленькой черной трубочки. Он давно не курил и то и дело набивал замерзшими, непослушными пальцами трубку, чиркал спичку за спичкой и закуривал. Он сидел рядом со мной у круглой железной печки в землянке на Рыбачьем полуострове, ему было тепло, на нем была моя фуфайка и штаны артиллерийского капитана, а его собственное, еще мокрое от соленой воды платье, шипя, сушилось над печкой.

За дверью однообразно, с постоянством машины шумел ледяной полярный ветер. Стоял конец ноября 1941 года.

Христиансен был широкоплечий, худощавый, белобрысый человек с красным, обветренным и обмороженным лицом, узловатыми руками, которые могли грести сорок восемь часов подряд, и длинными ногами, исколесившими вдоль и поперек все побережье от Киркенеса до Нарвика.

Он вместе со школьным учителем Иориком Свенсеном переплыл в пятибалльный шторм на утлой лодке — то под парусом, то на веслах — шестьдесят миль, отделяющих Рыбачий от северного побережья Норвегии.

Он хорошо говорил по-русски, потому что тридцать девять лет назад родился здесь, на Рыбачьем, и немало рыбы переловил вместе с русскими поморами. И все-таки, даже вставляя в свою речь старые поморские словечки, он говорил, как иностранец, потому что был норвежцем и с пятнадцати лет жил в Тронгейме, Варде-фиорде и многих других хороших местах, куда теперь мог вернуться, только рискуя быть повешенным на первом дереве.

Он приплыл сегодня ночью, он оброс бородой и сильно замерз; но ему хотелось скорее рассказать обо всем, что он видел за эти последние месяцы скитаний по скалам норвежского побережья.

— Командир принял немца на кортик, — продолжал он, затянувшись трубкой, — но командир был ранен в ногу около Варде-фиорда, еще в октябре, и он поскользнулся на раненую ногу и упал на одно колено. Тогда я перегнулся через него и принял на кортик второго немца. Потом мы втащили обоих внутрь, захлопнули дверь и заперли ее на щеколду. Дверь была большая, толстая, обитая железом, и ее не скоро можно было открыть.

Мы обошли дом изнутри, и все четверо собрались на кухне. Мы хорошо видели, как вслед за первыми двумя, которые тихо умерли, войдя в этот дом, из большой крытой машины вылезли еще восемнадцать солдат, а двое остались в машине — офицер и шофер...

В эту минуту мы пожалели, что нас только четверо и что с нами нет Кнута Ларсена, потому что он один стоил бы еще четверых, и, если бы у нас вдобавок было побольше оружия, мы, может быть, убили бы всех этих немцев.

Я забыл вам рассказать о Кнуте Ларсене. Он погиб за три дня до того, как мы попали в этот дом на берегу моря. Кнут Ларсен был рыбак из Тронгейма, и командир любил его больше всех нас, потому что он заслуживал этого. Он погиб в субботу. Это было утром в деревне Хельпао, в трех милях от Киркенеса. Там жил лесник Скулле. Мы часто заходили к нему, потому что мы ему верили и еще потому, что нынешняя осень очень холодная и мы не могли все время прятаться в своем шалаше. Кнут Ларсен пошел к Скулле в субботу. Туда должны были прийти двое из Киркенеса и рассказать, что говорят в городе и скоро ли туда придет большой пароход с солдатами, о котором нам писали из Тронгейма.

Эти двое пришли вовремя, и они сидели втроем с Кнутом Ларсеном за столом, и рядом с ними сидел Скулле. Они ели сушеную рыбу и пили пиво: Скулле достал им пива. А потом они попросили Скулле выйти. Они ему верили, но ему не нужно было знать все, что знали они. И Скулле вышел. Они сидели еще полчаса, а потом, когда уже совсем собрались уходить, Кнуту Ларсену показалось, что кто-то ходит под окном. Но окно замерзло, и в него ничего не было видно. Тогда Кнут Ларсен — он всегда любил все видеть сам — приотворил дверь и выглянул на улицу.

Вокруг дома стояли немецкие солдаты. Они стояли спокойно со своими винтовками и смеялись, потому что они знали, что окружили дом и все равно никому из него не уйти.

Но Кнут Ларсен считал, что это не так. Он крикнул двоим, пришедшим из Киркенеса, чтобы они бежали за ним. И сам, стреляя из револьвера, бросился мимо немецких солдат. Те подняли свои винтовки и начали стрелять. Один из них стал на дороге Ларсена, но Ларсен ударил его ножом в грудь и побежал дальше. Они уже добежали втроем до первых скал, им оставалось всего четверть минуты, чтобы скрыться из глаз, но как раз в это время пуля попала Ларсену в спину. Он упал на снег и крикнул тем двоим из Киркенеса: «Бегите!» И те побежали дальше, потому что если б убили и их, то никто ничего не мог бы рассказать нам о пароходе с солдатами, который шел из Тронгейма.

Ларсен был сильный человек — он приподнялся, сел и, опершись руками на снег, повернулся лицом к солдатам, которые бежали к нему. Они уже не стреляли, потому что думали, что возьмут его живым. Но Ларсен не хотел, чтобы его взяли живым. У него была граната. Она была заряжена, — ему надо было только встряхнуть ее. Он ждал, когда солдаты подойдут ближе, и, когда они были совсем близко, он встряхнул гранату и, не выпуская ее из руки, ударил об лед.

Двое из Киркенеса видели, как погиб Ларсен, они слышали, как кричали раненые солдаты. И мы узнали, что Ларсен погиб, но еще мы узнали и все, что было нужно для того, чтобы большой пароход из Тронгейма никогда не пришел в Киркенес...

И теперь в домике на берегу моря с нами не было Ларсена, и мы решили, что нас все равно здесь сожгут, если мы останемся в доме, — и мы вышли навстречу немцам, когда они подошли к домику. Но мы вышли не сразу. Револьверы были только у двоих, у меня и у командира были кортики. И тогда командир сказал, чтобы двое с револьверами вышли первыми и стали за каменную стену и стреляли, пока их не убьют. А когда их убьют, то немцы подумают, что в доме тихо и никого больше нет, и они войдут в открытую дверь, а мы с командиром будем стоять за дверью и примем еще раз на кортики по одному немцу, а если нам посчастливится, то и по два. И командир снова пожалел, что с нами нет Кнута Ларсена.

Двое с револьверами вышли и стали за каменной стеной. Солдаты увидели их почти сразу. Но их было много, и они не очень боялись. Они шли, стреляя из ружей, а наши стреляли из револьверов, и трое солдат упало, не дойдя до стены. Тут мы перестали смотреть и спрятались за дверью, чтобы нас не было видно.